Михаил Иванович Глинка только что закончил инструментовку «Вальса – фантазии». Что бы ни говорили врачи, он знает – жизнь подходит к концу. Все реже и реже отпускают его немощь и хандра для нового вдохновения. Да и одного вдохновения уже мало. Раньше только заговорит муза – и романс готов. Сейчас не так. Слишком строго стал относиться к себе, к своей музыке. А кругом шепчутся: кончился, опустился…

Кто из этих шепчущих способен понять добровольную жесткую строгость, вечные поиски совершенной гармонии? Чувство меры – высший закон искусства. Полжизни работал над любимым вальсом. И вот только сегодня получилось… вальс рассказывает о том, как рвется к счастью человеческое сердце, надеется, что придет оно, обязательно придет. Вспомнились знакомые глаза с теплыми золотыми огоньками, крутые брови, крупные губы с усмешкой Моны Лизы. Приблизилась та, что в дни молодости и любви вызвала к жизни эту извилистую мелодию. Он вспоминал…

Был третий день Пасхи. Человека не радует праздник, когда он одинок. Ему плохо и бесприютно. Михаил Иванович слонялся от одних знакомых к другим. Заехал к Одоевскому, потом отправился к сестре Марье Ивановне Стунеевой. Росли раздражение и тоска. Семейная жизнь не получилась, совершилась ошибка, глупая и непоправимая. Чужая женщина рядом, нет друга, жены, свободы.

На ходу поздоровался с сестрой и прошел в гостиную к фортепиано. В гостиной стояла какая-то женщина. Как некстати! Она медленно обернулась, и он резко остановился и уставился на нее. Далеко не красавица, очень бледное лицо, но глаза – разве могут быть такие чистые, такие ясные глаза? Спокойная, неприступная, непохожая ни на одну из тех, кто не раз встречался на его пути. Он смотрел на нее, забыв обо всем на свете – свет переместился в эту комнату. Подошедшая сестра познакомила – Екатерина Ермолаевна, дочь Анны Петровны Керн. Она знает его давно, но кто же его не знает? За обедом его спросили – признает ли он или отвергает любовь с первого взгляда? И он ответил гостям, себе и ей:

«Я не знаю, та ли любовь настоящая, что зреет медленно, или та, что отнимает волю с первого взгляда. Думается, не важно сие… Можно ошибаться не однажды… Но когда придет единственная, настоящая, сердце не может допустить ошибки».

После обеда он, как всегда, играл гостям. Никогда потом не смог вспомнить всю целиком эту импровизацию, хотя вспомнил и развил отдельные мелодии. Ясные глаза смотрели на него, и он рассказывал им историю своей жизни: переливчатый колокольный звон, восхитивший ребенка; песня жаворонка в утреннем небе; деревенский хоровод; озорная русская песня, и барчук бежит к реке увидеть самого Степана Тимофеевича с персидской княжной; а вот юноша входит в мир – мечты… друзья… первая любовь… первое разочарование…

У Екатерины Керн не было беспечной юности, как у сверстниц ее круга. Самостоятельный труд после окончания института еще больше сделали ее не похожей на окружающих. Михаил Иванович не мог не потянуться к ней, как к верному и чистому звуку, который всегда ищет композитор в любых сочетаниях. Различные предлоги годились для встреч, их изобретала любовь. Сестре он сказал: «Моя привязанность к ней составляет потребность сердца. А когда сердце удовлетворено, можно не опасаться страстей». Сомнения и поиски нес к любимой, и она всегда все понимала. Но вместе быть не суждено, невозможно. И выход один – музыка. Он искал звуки светлые, как счастье, как нежность, как манящая и ускользающая улыбка Моны Лизы. Долгие годы возвращался он к любимому произведению, добиваясь стройности, прозрачности, ничего лишнего

Впервые зазвучала мелодия «Вальса – фантазии». Но даже посвящение ей нельзя было написать открыто. А созданная любовью мелодия никого не оставляла равнодушным.

А через много лет концерт в Париже, в зале Герцена. Русская музыка вошла, как равная, в Европу. Наибольший успех выпадает на «Скерцо в форме вальса», как обозначил на афише свой «Вальс – фантазию» Михаил Иванович. И добавил про себя: «Живи, моя белая лебедь, дольше, чем я, и чем та, что вдохновила твое рождение…»