Не странно ли звучит заглавие этого очерка? Ведь сам поэт писал в автобиографии: «У меня с музыкой давние контры», и этой фразой, казалось бы, предостерёг будущих исследователей своего многообразного творчества от обращения к данной теме.

Однако поэт проявил излишнюю скромность, отмежевав себя от музыки, а в действительности, будучи в течение всей жизни чрезвычайно чутким к музыке «хорошей и разной» — от Мусоргского, Шуберта и Шопена до Скрябина, Прокофьева и молодого Шостаковича. Он гордился нашей «Могучей кучкой», от которой, по его мнению, шла французская «шестёрка», нашими оперой и балетом. Весьма знаменательно, что при первых же встречах Маяковский напомнил Репину друга его молодости Мусоргского.

Фраза Маяковского о «контрах» с музыкой — всего лишь решительное неприятие салонного искусства, так называемых «мещанских» и «цыганских» романсов и некоторых итальянских опер, хотя и прекрасных, но давно приевшихся.

Детство Маяковского — это привычные, часто исполняемые в семейном кругу русские и украинские песни, ежедневно звучащие грузинские песни, которые он всегда помнил, а одну из них в 1927 году даже спел на грузинском языке студентам музыкального техникума, где, кстати, выступал с докладом «Музыка и театр». И, надо сказать, что Маяковский всегда любил свою «малую» родину, помнил её звуки и краски.

Конечно, вкусы и оценки поэта были не однозначны, менялись, но были и постоянные привязанности (например, к Лермонтову, которого он воспринимал очень по-своему и обычно вместе с оперой Рубинштейна). Известно его неприятие рахманиновского «Острова мёртвых», равнодушие к некоторым «неоклассическим» вещам Стравинского, которые он слушал у автора в Париже (при уважении к личности музыканта); ироническое — Леонид Лоэнгриныч («Сергею Есенину») и в то же время, оценив талант Лемешева, поэт сравнил его именно с Собиновым.

Самым близким композитором (и одним из самых духовно близких людей) для Маяковского был, конечно, Прокофьев. Его портрет работы Маяковского (с трогательной надписью «Сергей Сергеевич играет на самых нежных нервах Владимира Владимировича»), к сожалению, исчез, но это посвящение — не просто слова: поэт всегда слушал произведения Прокофьева в авторском исполнении с величайшим интересом и очень сосредоточенно — и в России, и за рубежом, до революции и в 20-е годы. Это «Любовь к трём апельсинам», «Бабушкины сказки», «Мимолётности», сонаты, марши, концерты… Интерес был взаимным. Жаль, что поэту уже не довелось услышать величайшие творения Прокофьева.

А Шостакович создал музыку к спектаклю «Клоп» (1929 год) под влиянием бесед с Маяковским, его советов и разъяснений. По существу, тогда Маяковским был собран сильный творческий коллектив, куда, кроме Шостаковича, вошли Мейерхольд, Кукрыниксы, Ильинский…

В послеоктябрьских произведениях Маяковского всё чаще и отчетливее звучат русские народные мелодии (подобно тому, как на плакатах — черты древнерусского искусства), революционные и рабочие песни, марши, частушки (он иногда напевал свои стихи). Многие стихотворения легко ложатся на музыку («Необычайное приключение…», два варианта «Левого марша» — один Сигизмунда Каца, оценённый самим поэтом, другой — Ганса Эйслера, великолепно звучавший в исполнении Эрнста Буша).

Как не вспомнить слова Шаляпина: «Вы в своём деле тоже Шаляпин».

Одновременно в репертуаре певца и в стихах Маяковского появляется Марсельеза, да и вся его поэзия все более обретает колокольное звучание. Д. Олдридж так и назвал ее — гимном. Русскую национальную основу поэзии Маяковского лучше всех ощутил Г. В. Свиридов, создавший гениальную «Патетическую ораторию», которая вместе с другими его вокальными циклами сближает Маяковского с Пушкиным, Блоком, Есениным.

Какое удивительное мелодическое богатство в поэме «Про это»! Может быть, когда-нибудь композиторы обратятся к ней? А как часто встречаются у него слова — «песня», «музыка». Но было бы наивно полагать, что Маяковский недооценивал полутонов, лирической музыки. Он иронизировал над теми, кто любовную лирику превращал в маршировку под звуки барабана. И он же предупреждал: Республика муз в смертельной опасности, В опасности слово, краска, звук! Разве он был неправ?!

Колокольное звучание поэмы «Во весь голос» соседствует с мягким и доверительным «Неоконченным»:

Ты посмотри какая в мире тишь. Ночь обложила небо звёздной данью в такие вот часы встаёшь и говоришь векам истории и мирозданью.

И в этом ещё одно свидетельство широкого «музыкального» диапазона творчества Маяковского. Вот его слова о Родине: «Россия сердце своё открыла в пламенном гимне»? Есть ли у кого-нибудь из поэтов столь же страстные слова о желанном будущем: «Коммуна — это место, где исчезнут чиновники и где будет много стихов и песен»?

Маяковский понимал, что воинствующему мещанину чужда музыка как, впрочем, любое искусство, она — лишь средство украшения быта: «Бетховена! Камаринского!». Разве не близка нам сегодня тревога поэта? Искусство нуждается в постоянной защите, композитор, поэт, художник должны быть вместе, искусство едино — в этом его величие и бессмертие.