Анализ существующих доказательств интриги, лежащей в основе мифа о Моцарте
«Я долго не протяну… Я отравлен, — уверен в этом! Не могу отделаться от этой мысли…» — поведал Вольфганг Амадей Моцарт своей жене Констанце в последние дни жизни.
Это интригующее замечание стало завершающим штрихом в череде печальных событий, которыми пестрит практически каждый рассказ о жизни композитора: от яркого и не по годам развитого вундеркинда, покорившего мир, до нищего изгоя, ушедшего из жизни слишком рано.
Моцарт верил, что был отравлен, и слух возникший после смерти, — что Антонио Сальери, его друг-недруг, был тем самым отравителем, — с тех пор прочно закрепился в народном воображении.
Конечно же, эта теория многократно развенчивалась, и тем не менее давайте еще раз взглянем на существующие доказательства этой пикантной истории.
Историческая справка
У этого обросшего мифами соперничества есть некоторые исторические основания.
Прежде всего, само по себе соперничество — не теория, а подтвержденный факт. Однако, скорее всего, оно проистекало не из личной неприязни между двумя мужчинами, а было продиктовано разными положениями, которые композиторы занимали при дворе Габсбургов — живом организме, полном интриг и заговоров, где каждый стремился продвинуться по социальной или профессиональной лестнице.
Положение придворного музыканта было, разумеется, невероятно престижным. Как пишет Доротея Линк в «Кембриджском путеводителе по Моцарту»: «Будучи придворными служащими, все эти люди имели пожизненное трудоустройство, занимали должности в придворной иерархии, в соответствии с которыми автоматически получали повышение, и имели право на пенсию». Неплохое местечко, даже по нынешним меркам.
Наиболее уважаемыми фигурами в придворном «музыкальном департаменте» были, конечно же, композиторы, и их всегда должно было быть как минимум двое — один для придворной капеллы (для религиозных церемоний) и один для ансамбля камерной музыки (для частных увеселений, балов, маскарадов и так далее). И к 1787 году именно эти должности занимали Сальери и Моцарт. И хотя они не были в прямом смысле слова враждующими сторонами, можно предположить, что в такой ситуации возникала некоторая конкуренция.
Помимо этого надуманного конфликта двух композиторов, существовало нечто более серьезное — противоположные «национальные» музыкальные стили и оперные жанры, которые они представляли и в которых преуспели. Нельзя отрицать наличие определенных конфликтов при дворе Габсбургов в то время, связанных с вопросами национальной и политической идентичности правителей и их придворных.
После восшествия на престол в 1765 году одной из главных целей Иосифа II было создание сильного чувства централизованной национальной идентичности в своей обширной империи, и одним из способов добиться этого была поддержка чисто немецкого оперного жанра. В 1777 году итальянская труппа оперы-буффа, которой ранее так наслаждалась знать, была распущена в пользу немецкоязычной труппы — Национального зингшпиля. Не имея возможности адаптироваться к требованиям сочинения оперы на немецком языке, поскольку он так и не овладел тонкостями этого языка (а какой иностранец, собственно, овладел?), Сальери временно остался без работы, что, возможно, посеяло семена обиды на композиторов, которые должны были заменить его на посту маэстро.
Хотя единоличное господство зингшпиля на венской сцене было недолгим — итальянская труппа вернулась в 1783 году, — его успех был довольно значительным (во многом благодаря премьере «Похищения из сераля») и привел к тому, что зингшпиль стал самостоятельным оперным жанром.
Таким образом, к последним десятилетиям века у нас есть две большие рыбы в одном маленьком пруду. Два композитора, соперничающие за благосклонность своего общего работодателя и представляющие два совершенно разных музыкальных стиля, одинаково модных в то время. Итальянский против немецкого, буффа против зингшпиля, Сальери против Моцарта. А за Сальери, очевидно, стояла гораздо более многочисленная группа сторонников, победить которую не смог бы даже талант Моцарта.
Письменные свидетельства
В письме к Наннерль в 1781 году, после того как Амадей не получил должность учителя музыки у герцогини Елизаветы Вюртембергской, Леопольд Моцарт написал знаменитые слова: «Сальери и его шайка сдвинут небо и землю, чтобы помешать этому». Он имел в виду дух товарищества, который, несомненно, существовал между итальянскими членами двора, но, вероятно, не в такой деструктивной мафиозной манере, как нам хотелось бы себе представить. Мы говорим «вероятно», и все же, если покопаться в других старых письмах, можно обнаружить, что Сальери был не чужд интригам.
Сам Моцарт так описывал, как он упустил должность учителя: «Что касается принцессы Вюртембергской и моих надежд стать ее учителем, то все уже решено. Император положил этому конец, потому что единственный, кто что-то значит в его глазах, это Сальери. Эрцгерцог Максимилиан рекомендовал ей меня; она сказала ему, что если бы у нее был выбор, она бы никогда не взяла никого, кроме меня, но император предложил ей Сальери. Принцесса очень сожалеет об этом…».
Хотя в этом конкретном письме Моцарт воздерживается от каких-либо прямых обвинений, есть и другие случаи, когда он отмечает клановость придворной политики. Вот отрывок из письма 1783 года, в котором он объясняет отцу трудности с поиском нового либреттиста: «Знаешь, эти итальянские господа, они очень милы в лицо! — хватит, мы их знаем! — и если он в сговоре с Сальери, я никогда не получу от него текста, а я бы очень хотел показать на что я способен в итальянской опере».
С годами вскользь упоминаются некие происки: «Теперь я должен рассказать тебе о выходке господина Сальери, которая, однако, больше навредила бедному Адамбергеру, чем мне…». И еще одна зацепка о том, что происходило за кулисами, в письме собрату-масону Михаэлю Пухбергу в 1789 году: «Я лично расскажу тебе о некоторых интригах Сальери, которые, однако, уже провалились…».
И все же, похоже, к концу жизни Моцарта это соперничество было в какой-то степени прекращено, по крайней мере, на словах (и, как мы теперь знаем, эти итальянские господа умели быть милыми в лицо, по крайней мере…). Как писал композитор в своем последнем сохранившемся письме, рассказывая о посещении спектакля «Волшебная флейта»:
«…в 6 часов я забрал Сальери и мадам Кавальери в карете и отвез их в свою ложу… Ты не поверишь, как мило они себя вели — и как им понравилась не только моя музыка, но и либретто, и все остальное. — Оба они сказали мне, что эта опера достойна того, чтобы ее играли на самом грандиозном празднике, перед величайшим монархом — и они непременно пойдут смотреть ее еще не раз, потому что никогда не видели более прекрасного и приятного зрелища. — Сальери слушал и смотрел с большим вниманием, и от увертюры до финального хора не было ни одного номера, который не вызывал бы у него возгласа «браво» или «белло»…».
Репутацию Сальери спасает еще и тот факт, что эти два композитора даже писали вместе! В 2016 году было обнаружено совместное сочинение — Per la ricuperata salute di Ofelia, написанное в честь выздоровления одной оперной певицы. Эксперты объявили эту вещицу не слишком удачной, но все же — доказательство дружеского сотрудничества лучше, чем ничего.
И все же история о низости Сальери не дает покоя, подкрепленная фрагментами, найденными в литературе того времени. Например, в «Мемуарах» Да Понте приводится его разговор ни с кем иным, как с императором Леопольдом II, который якобы сказал о Сальери следующее: «Вам незачем говорить о Сальери. Я достаточно хорошо его знаю. Мне известны все его интриги, как и интриги Кавальери. Он невыносимый эгоист и хотел бы, чтобы в моем театре не было ничего, кроме его опер и его фаворитов; он враг не только ваш, но и всех капельмейстеров, всех певцов, всех итальянцев, и особенно мой, потому что он знает, что я вижу его насквозь».
Звучит очень зловеще, правда? Но давайте не будем пока раздувать пламя.
Причина смерти — признание?
Отчасти из-за собственного задокументированного заявления Моцарта, слухи об отравлении возникли менее чем через месяц после его смерти. Первой, кто донес их до широкой публики, стала берлинская газета, завершившая некролог композитора следующими словами:
«Поскольку его тело распухло после смерти, предполагают, что он был отравлен».
Первые открытые обвинения в адрес Сальери прозвучали в 1823 году, за несколько лет до его собственной смерти, и самым веским доказательством было, пожалуй, то, что сам Сальери признался в содеянном. В конце своей жизни, находясь в лечебнице для душевнобольных из-за деменции, композитор много говорил о Моцарте и, как гласит история, открыто обвинял себя в преждевременной смерти вундеркинда.
Это, разумеется, вызвало в городе множество толков, которые продолжаются и по сей день: одни считали эти заявления бредом больного человека, другие были заинтригованы их скандальностью. Даже Людвиг ван Бетховен был в курсе сплетен, поскольку отголоски этих обвинений заполнили страницы его разговорных тетрадей. Особенно выделяется одна запись Антона Шиндлера, сделанная в период с 21 по 25 января 1824 года: «С Сальери дела опять очень плохи. Он постоянно фантазирует, что виновен в смерти Моцарта, что это он дал ему яд… он хочет в этом признаться».
ОДНАКО: По мнению экспертов, проводивших посмертное обследование тела Моцарта, среди которых был и токсиколог, никаких признаков подозрительной, насильственной смерти обнаружено не было. Учитывая историю болезни Моцарта, наиболее вероятной причиной смерти стала почечная недостаточность или проблемы с сердцем. Дело было закрыто, даже не начавшись.
Быстро ухудшающееся состояние Сальери также не придавало особого веса его бредовым заявлениям. Его доброе имя защищали двое его слуг, Джорджо Розенберг и Амадео Порше, которые выступили с официальным заявлением, в котором утверждали, «клянясь своей честью и совестью», что Сальери никогда не говорил ничего подобного, — немного подозрительно, но ладно. Могла ли быть у этих преданных слуг причина лгать?
Так тайна смерти Моцарта обрастала все новыми и новыми подробностями, которых было достаточно, чтобы она оставалась загадкой в народном воображении до наших дней.
Восприятие и интерпретации
Мифическое соперничество стало источником поэтического вдохновения для писателей и биографов XIX века, кульминацией чего стала драма Александра Пушкина «Моцарт и Сальери», вскоре положенная на музыку Римским-Корсаковым в виде одноактной оперы. Если вы найдете время, чтобы насладиться этим коротким неоклассическим шедевром (что вам обязательно стоит сделать), вы заметите, что в пьесе Пушкина заложены многие мотивы, которые вскоре станут знаменитыми благодаря пьесе Питера Шэффера «Амадей» и ее знаменитой экранизации Милоша Формана.
Мощные темы, исследуемые в произведениях Пушкина и Шэффера, касаются вечных вопросов о гениальности, таланте, вере и, наконец, о зависти и ярости посредственности. Центральная тайна, которая легла в основу обоих произведений, имеет лишь второстепенное значение. (Хотя Пушкин изначально задумывал свою пьесу как «драматическое расследование» и действительно попытался ответить на вопрос, совершил ли Сальери преступление, решительным «да, совершил»). На самом деле, именно путь поиска ответа на вопрос о том, что могло — могло бы — заставить Сальери положить конец жизни Моцарта, делает эту историю столь увлекательной даже в наши дни.
Как иронично заметил Карл Дальхауз в своем исследовании жизни Бетховена и множества почти мифических историй, изобилующих в ее пересказах: «Она сохраняется, несмотря на всю критику, которой она подвергалась, потому что свидетельствует об эстетической, если не исторической, правде». То же самое можно сказать и о вражде Моцарта и Сальери — она наводит на мысль, пусть и не о фактической точности, но о поэтическом смысле. Это придает ей большую весомость и, как следствие, долговечность.